В Москву в 1812 году вошло, по правде говоря, две армии. Одна армия считалась лучшей в мире. Под управлением гения. Вошла колоннами, под музыку имперских маршей. Это я о французах. Вторая армия была самодеятельной, без всякого управления и состояла из подмосковских крестьян, которые вошли в Москву по- артельно, вразнобой и без маршей. Москва вскоре загорелась и две армии, демонстративно не замечая друг друга, принялись осваивать оставленные без присмотра ресурсы. Французов больше интересовали драгметаллы. Русское крестьянство кряжисто выламывало всё могущее быть полезным в непростой крестьянской жизни. В первую очередь, всё железное, чугунное, основательное. Ну и мебель, разумеется. Именно так Подмосковье позакомилось с такой острой новинкой повседневности как стул. Стул произвёл некоторую революцию в природном сознании подмосковных жителей. Индивидуальная площадка для сидения вместо привычной коллективистской лавки. Мобильность дизайна, способность легко и прихотливо трансформировать внутреннее пространство избы вместо вековечного и непоколебимого сидения вдоль стен по возрасту и почёту с бородами до пояса.  

Жадное осваивание Москвы подмосковным крестьянством пылающей осенью 1812 года сделало для европеизации России больше чем основание Санкт-Петербурга. Во всяком случае, больше, чем учреждение Академии наук вкупе с Академией художеств, это точно.

Европу из Москвы вывозили на подводах.

Это не был грабёж. Это был крестьянский Клондайк.

Москвичи, оставшиеся в городе, метались меж вестфальских гренадёров, итальянских фузилёров, Старой и Молодой гвардией и прочей прилично озверевшей солдатни. По воздуху искры, гарь, пух, чьи-то клочья летят, колокола от жара звонят сами, а из дымных закоулков выползает серо-бурая всепоглащающая крестьянская масса и по-муравьиному деловито стаскивает сапоги, самовары и конские дуги в кучи для удобства транспортировки к своим муравейникам.

Зажиточных москвичей из центра старой столицы крестьяне за русских принимали с оговорками. Проводили экспресс-диагностику русскости. Не знаешь, когда день Св. Триандофила-Травосея Егопетского, не очень твёрдо читаешь по памяти "Верую"? Москвич, не взыщи!

Маршал Ней жил на Маросейке, рядом с Ильинскими воротами. Его адъютант, молодой такой француз, утром выходит из дома, который занимает Ней, видит, что русские крестьяне активно разбирают что-то из соседнего здания. В центре. В расположении французского корпуса. В трёх шагах от маршала Франции, герцога Эльхингенского, покорителя Европы, сокрушителя всего на свете Мишеля Нея. Адъютант к ним. Он же молодой. И вот подходит он сначала очень решительно, по-гасконски так подходит, эполеты, орден Почётного легиона, аксельбанты, пропахшие порохом Бородина. И начинат этих крестьян видеть всё ближе и ближе. С каждым шагом всё отчётливее. Сначала-то он решил всех-всех разогнать строгим окриком, распугать всё это безобразие в лаптях, чтобы разлетелось неприятно деловитое вороньё, хлопая армяками. Но с каждым шагом решимость и задор адъютанта оставляют потихоньку. И когда он подходит совсем близко к продолжающим растаскивать какие-то кровати мужикам, то решимости у него хватает только негромко спросить, неожиданно даже для самого себя: "А где тут, господа, госпиталь?" По французски спросить. Мужики его, вроде, и не слышат. Продолжат страдничать. Увязывают, упихивают и выволакивают. В спину адъютанту смотрят его родные содаты, которым тоже интересно стало, чем тут всё дело закончится. А в лицо адъютанту смотрят русские глаза из-под бровей. И адъютант понимает, что он здесь совсем один, со своим оредном, аксельбантами и эполетами. Что сзади стена и впереди стена. И серое, огромное и безразличное, небо Азии над головой. И с неба тоже кто-то смотрит на него, капитана. И что теперь делать ему? Как, куда, зачем?! Он хватает проходящего оборванного русского мальчика из явно благородных и просит перевести мужикам свой вопрос. Мальчик переводит мужикам вопрос про "а где здесь госпиталь?" Много лет спустя, став довольно известным и очень взрослым человеком, тот маленький мальчик вспоминал: "Выслушав заданный мною вопрос про госпиталь, мужик оглянулся по сторонам с какой-то невыносимой мукой и с болью в голосе произнёс: "Да долго ли нам мучиться-то? Долго ли нам тут это терпеть-то, господи?! Оспиталь!", выхватил железный лом и ударил француза по голове..."