Когда вся Европа тряслась из-за запуска андронного коллайдера, полиция еще была милицией, а водку можно было покупать круглосуточно, я работал санитаром в реанимации областной больницы.
Работал там во имя великой идеи познать медицину на практике, ибо только ради этого там и можно работать санитаром. Ибо плата за полотерство во все времена была невысокой и, по сравнению с отделениями других больниц мне еще повезло, на целых 500 рэ в месяц. Деятельность заключалась в пресловутом полотерстве и уходу за лежачее-коматозными больными. Немало было постоперационных, обязанных отлежать у нас свои бока и наши нервы половину суток.
Кто не знает, стандартная реанимация представляет собой здоровенный зал с кроватями. Не знаю как в других больницах, в нашей зал был поделен на женскую половину, мужскую и тяжелую, где на пол потенциального кандидата в морг (не дай бог конечно, но к сожалению бывает) всем по барабану кроме санэпидемпроверки. Но про этих кровопийц как-нибудь в другой раз.
Из зала можно было попасть в коридор. А из коридора в ординаторскую, процедурную, санкомнату, туалет, кабинет завотделением, кабинет старшей сестры, ординаторскую, бытовку (тоже самое, что ординаторская, только для медсестер и санитаров), остальную больницу и изолятор. 
Последний был для гнойных и инфицированных каким-нибудь гепатитом, ВИЧем, синегнойкой или еще чем-нибудь больных. Бывало что несильным, но лучше пдержать таких больных отдельно от остальных. Представлял собой помещение-пост для медсестры с двумя дверями по бокам, за которыми находились палаты по две койки. Стены стеклянные, так что можно спокойно пропалить попытку больного сотворить какую-нибудь ересь. Если медсестре приспичит поесть-покурить-пописать-покакать-поспать-пострадать еще какой-то хренью, она оставляет себе замену в виде своих подружаек по работе или щастливого меня. Щастливого, потому что работы по профилю рядом с четырьмя койками куда меньше чем с четырнадцатью.
Время было всего полшестого вечера. Полтора часа, как я пришел на смену и ровно час, как я напару с Ирой курсировал от койки к койке с кусками мокрой ваты и слезящимися от вони глазами.
Удерживая стокиллограмового коматозника в положении «лежа на боку», я философски наблюдал за показаниями ИВЛ (аппарат искусственной вентиляции легких), пока Ира вытирала пятую по счету жопу. Вернее, третью, просто мы зашли уже на второй круг вечернего туалета. И тяжелый аромат человеческого дерьма, давно впитавшийся в мой хиркостюм, подсказывал, что не последний.
- Они когда-нибудь насруться?1 – буркнула Ира, ловко заворачивая пеленку с какашками, и расстилая под начинающей гнить от пролежней задницей, чистую.
- Возможно. – ответил я, разглядывая разрез иркиного хиркостюма. – Но лучше не надо. А то от дерьма лопнут.
- Давай на ту сторону. – выпрямилась Ира. Мелькавшие в разрезе сиськи натянули рубашку. И мои штаны.
- Угу. – я обошел кровать и, схватив мужика за плечо и поясницу, потянул его на себя. Тот протестующее забулькал ртом. Потом слегка приоткрыл мутные глаза и предупреждающе пернул.
- Ира, ахтунг! – крикнул я. Девушка послушно отскочила с от линии огня.
В этот момент из коридора возникла ничего не подозревающая Катя, на секунду покинувшая изолятор ради инсулиновых шприцов.
- Назад! – заорали мы с Иркой под утробно-бурляшие звуки из живота дядьки. Положить его на спину было нельзя, ибо старую простыню мы уже убрали, а новую не положили. Матрасы в отличие от пола очень сложно избавить от говна, тем более, что этим занимаюсь я. А Катя может и отпрыгнуть из зоны поражения. Но не отпрыгнула.
Могучая струя выстрелила меж двух волосатых полужопий и неотвратимо направилась на раскрывшую рот и зачем то слегка присевшую Катю. В попытке защититься от зловонного потока, она успела выставить перед собой руки.
Спустя две секунды задница удовлетворительно шмыгнула, напоследок пернула и на время успокоилась. Все замерли и заглохли, внимательно за ней наблюдая.
- Вот дерьмо то а! – не выдержала пантомимы старушка с дальней койки. Зал взорвался
Под постом в приступе дикого хохота катались две медсестры, врач, интерн и лаборантка. На соседних койках гоготали, забыв про недавние клизьмы, два мужика. Мы с Ирой из чувства сострадания краснели и пучили щеки, пытаясь задушить распиравший нас ржач. А Катя молча охиревая, уставилась на погубившее её очко пациента, чувствуя, как ручейки поноса стекают по её волосам, низвергаясь маленькими «водопадами» в декольте меж немаленьких сисек.
- Блядь! – перезагрузилась она. – Сука, твою…
Далее Катя минуты три склоняла бедную задницу и её обладателя по всем падежам, упоминая её гипотетичных половых партнеров.
- И вот че мне теперь делать, а? – всхлипнула она, чуть не подавившись стекающим со лба дерьмом.
- Помыться! – заключила Ира. – Анька костюм здесь сегодня оставила, его и одень. А в следующий раз не стой как дура.
Буркнув что-то матерно-нечленораздельное, пострадавшая потопала в сторону бытовки.
- Стоять! – заорал я. – Мы там едим и спим, а ты обосранная зайдешь!!! Ирка сбегай. И возвращайся с сигаретами!
- Да, кстати! – согласилась Ирка, исчезая в коридоре.
Катя тем временем усиленно обтирала ватой волосы и лицо, глухо всхлипывала и проклинала свою профессию. Остальные вернулись к самоотверженной деятельности медицинского работника: лаборантка пошла собирать кровь для анализов, начав с хохотавших мужиков, интерн дикими глазами разглядывал ИВЛ, врач мило скалился обеим медсестрам, листавшим журнал «Лиза»
- Кать, костюм в душевой. – появился в коридоре Иркин фэйс. – Ты! – посмотрел фэйс на меня. – А ну пошли!
- Та, гаспоша! – спародировал я немецкую картавость, предвкушая пять минут расслабона.
Несмотря на высокий уровень техники, профессионализма и оперативности персонала, реанимация была, есть и будет самым непредскавзуемым и трэшевым отделением любой больницы. В любую минуту за все шестнадцать часов дежурства может произойти какая-нибудь малоприятная хрень, из-за которой все десять человек с измятыми лицами и краснющими глазами подорвутся в зал или изолятор. Ну или хрень поменьше, ради которой должен подорваться лично я (поступление больного, дефекация больного, анализы больного и т.д.) Нередко ради этого надо подняться с долгожданной подушки, на которой ты только-только устроился, мечтая о ней с самого утрища, вырубаясь в автобусе или на парах. Или убрать ото рта вилку с недоваренными, но такими манящими макаронами, собственноручно сваренными вчера напару с пьяным соседом по квартире. НО есть один святой момент, в который никогда не потревожат санитара, несмотря на ДВС-синдромы, профузные поносы, налеты санэпидемпроверки и прочие апокалипсисы: ПЕРЕКУР!
Именно им мы и наслаждались с Иркой, с блаженством развалившись на советских табуретках и затягиваясь горьковатым «Бондом».
- Как Нео, блин. – фыркнула медсестра. – Выставила руки перед собой, типа стой дерьмо! Тока тут ни хуя не Матрица, а дерьмо коматозника – ни разу не пули агентов Смитов!
- Мне больше понравилось, как она присела. – вспомнил я покадрово недавнюю сцену. – Несмотря на то, что я уже второй день ни хера не сплю, мой мозг, по ходу остается адекватным. Ибо он не может найти ответ на вопрос: хули она не отскочила??
- Не ожидала грозной партизанской атаки! – ухмыльнулась Ирка. – Сгоняй кстати в изолятор, на всякий пожарный. Как обосранка вернется, возвращайся.
- Угу. – ответил я, кидая бычок в емкость с наклейкой «Глюкоза 5%»
Наверное, в каждом коллективе есть ходячие стихийные бедствия. Вполне нормальные, хорошие исполнительные, но жутко невезучие люди. Постоянно палятся перед начальством, попадают в идиотские ситуации, ну и далее по списку. Думаете, что догадались, кто это? Да, это я! В течении первых трех месяцев работы я набрал душевную кучу комизмов с собой в главной роли и даже переживал по этому поводу. НО потом появилась Катя… И с легкостью переплюнула одним своим подвигом все мои былые заслуги. Каким, говорить не буду, ибо если узнает, проклянет до жопы костей затылка, чего мне очень не хочется.
Зайдя в изолятор, я бегло глянул вправо-влево, … Что-то справа зацепило мое боковое зрение, отчаянно заставляя сделать поворот головы в свою сторону. Вроде все нормально. 2 койки, одна пустая, на другой флегматичная бабуля с гепатитом читает Конан-Дойла. Только вот окно открыто. Настежь. А пустая койка вообще-то не пустая. Мужик там третьи сутки уже. Был.
Я рванул на себя дверь и ураганом шагнул в палату. А точнее на дверь, так как она оказалась заперта. Ключи торчат в замочной скважине всегда. НО они торчат со стороны поста. Я постучал по стеклу и заорал «Откройте!!!», помня про бабушкину глухоту. Та посмотрела на меня, похлопала ресницами. Я снова заорал, тыча пальцем в сторону замка. Бабуля потыкала пальцем в ухо, типо все, милок, сдохли звукоприемники, зевнула и сползла под одеяло. Несмотря на попытки достучаться до контуженной старушки, через полминуты по всему изолятору загуляли волны мощного храпа.
- Ты чего орешь то? – услышал я сзади голос Игоря Андреевича, вечно сонного и недовольного всем ветерана реанимации.
- Альметьев с третьей койки отвязался, запер изнутри дверь и сиганул в окно. А еще там мерзнет глухая бабушка. Хули мне не орать? – озадачил я врача.
Тот мгновенно вышел из своего сумеречного дозора и, подскочив к двери, с ревом раненного бизона дернул её на себя. Учитывая, то, что среднестатический бизон в сравнении с его габаритами два-на-два, нервно курит и плачет на скотобойне, идея была вполне здравой. Замки были новые, немецкие. А вот петли помнили еще дедушку Сталина, да и коробка двери давным-давно истрепалась. В общем, дверь открылась, но с жутким треском и другой стороной. Бабуля продолжала храпеть.
Мы молча подлетели к окну и заворожено уставились на снежное поле, раскинувшееся в вечерних сумерках перед окнами второго этажа. А прямо под нами чернел кусок асфальта и окровавленная цепочка следов, ведущая в сторону деревьев больничного парка.
- Дебил, блядь, ебаный! – грустно выдохнул врач. – Сереж, найди это хуйло, а? А то ж пиздец будет полный… - окинул он взглядом пространство вокруг кровати больного. Там стояло три баночки от которых тянулись пластиковые трубки, дренажи. Их вставляли больным после операции, для оттока крови и гноя из брюшной или еще какой-нибудь полости (полостей в организме штук 10-15). Учитывая резкие нагрузки на организм (беготня голышом по зимней улице), едва закрывшиеся раны мигом откроются. И, спустя где-то полчаса, беглец неотвратимо окочурится от потери крови и охлаждения.
- Ебать тя в рот, срань болотная, сука. – выдал я, перепрыгивая подоконник и летя в морозно-ветреную сугробную даль. Приземление прошло успешно, поэтому, не теряя времени, я двинулся по цепочке следов перекачанного промедолом (наркотик, используется как часть наркоза) пациента.
- Чип и Дейл спешат на помощь, блядь. – одобрительно буркнул сверху Игорь Андреевич.
Редко какой больной, очухавшись после наркоза, ведет себя адекватно. Зачастую начинаются попытки сбежать, выдернуть из себя дренажи, трубки от ИВЛ и прочие глупые действия. Во избежание подобного, все больные изначально привязываются за руки к койкам. Если мы видим, что пациент адекватный, и не собирается заниматься себявредительством, его отвязывают. Данный товарищ, никак не желал приходить в себя, грозил нам карой Будды и групповым анальным изнасилованием, а посему был крепко привязан. И ни хрена не ясно как он освободился. По-любому без глухой бабули не обошлось.
Через сто метров следы оборвались. И все. Отпечаток босой ноги, а дальше нетронутая куча снега. И че делать?!
Я оглянулся. Сзади маячил корпус больнциы. На первом этаже которого находился вход для посетителей больных. Единственное место, куда больной мог свалить, вернувшись по собственным следам. Гадая, зачем же тогда ему нужно было бежать стометровку по снегу, я ринулся обратно.
Дверь оказалась приоткрытой. В принципе нормально, время посещения больных как раз заканчивалось.
В небольшом зале сидел мужичок в пуховике и тетя в красном халате. Судя по расширенным раз в 5 глазам и полуоткрытым ртам, здесь успела побывать египетская мумия в обнимку с Фреди Крюгером. Ну или хотя бы голый мужик с капающей из пуза кровью и шлангом от ИВЛ изо рта. Слава Богу, не выдернул он его, ибо вставлять пластиковую трубку в трахею – это тот еще гемор, что для больного, что для персонала. А вот медсестры, дежурной по залу не было. Кровавый след тянулся от входа к одной из дверей.
За которой, перед моими глазами открылась умилительная картина:
- Ты не думай, они хорошие! Не бойся их, веди себя хорошо, и они мучать тебя не будут. – приговаривала медсестра, поглаживая по голове мужика. Тот лежал на кушетке, завернутый от пяток до шеи в одеяло и головой на её коленях, боком, ко мне лицом. При моем появлении товарищ непроизвольно вздрогнул и что-то слабо замычал. Наверное, сказать что-то хотел, если б не шланг изо рта. Слоник, блин.
- Если будешь себя хорошо вести, отвяжем! Но ты ж себя плохо ведешь! – подтвердил я слова медсестры. Времени у меня было минут десять-пятнадцать на уговоры, ибо кровушка неспешно, но обильно сочилось из-под бинтов. – Че убежал-то? Хоть бы окошко за собой закрыл, а! Там если че, еще бабуля кроме тебя лежала, простудиться ведь могла! Альметьев, Альметьев…
То ли я прирожденный оратор, то ли мне тупо повезло, но пациента, кажись проняло. Он что-то прогорланил и сделал попытку встать. Вместо этого шлепнулся на пол и прикатился мне под ноги. Вспомнился мультик «Ну погоди!», когда в музее волк завернулся в ковер и прилетел в саркофаг Рамзеса 2го.
Вместе с медсестрой мы подняли его на ноги, быстренько выгнали мужичка на улицу и втроем с тётенькой в красном халате и по-прежнему большими глазами, потащили на своих горбах в реанимацию. Больной всю дорогу что-то мычал, извинился видимо.
В дальнейшем товарищ действительно себя вел хорошо. Может, жизненные ценности поменялись, может промедол (скорее всего!) из крови наконец, вышел, но товарищ нас больше не беспокоил, полежал еще полмесяца и благополучно перевелся в гематологическое отделение. После того, как мы его весь вечер откачивали от ДВС-синдрома, и полторы недели вытаскивавли из гемолитической комы.
Но как он умудрился отвязаться от кровати, так и осталось на всегда загадкой.