– Тсс, стой, – Косой слегка толкнул Лысого в бок локтём и поставил бутылку с пивом на скамейку слева от себя. Подвигав её за основание и убедившись, что она не упадёт, он продолжил:
– Давай вон того, – он кивнул в сторону показавшейся из-за поворота парковой дорожки фигуры. Лысый сплюнул на землю, посмотрел вправо, довольно усмехнулся, поведя головой вверх, затянулся остатками сигареты и щелчком отбросил её на газон по другую сторону дорожки. – Угу, – промычал он, всё так же усмехаясь.
Остальные, Фома и Денис, сидевшие на корточках напротив, мельком взглянули в сторону фигуры, не придав ей особого значения. Фома поправил кепку, съехавшую почему-то влево, запрокинув голову, допил пиво, проследил, как пена стекает по темному стеклу, откатил бутылку под скамейку и затянулся Мальборо. Денис продолжал лузгать семечки.

Фигура приблизилась на расстояние двадцати шагов, и можно было увидеть, что это был парень лет восемнадцати, с лицом, будто чем-то озабоченным, и блуждающим взглядом, с тонкими чертами лица, длинными пальцами, аккуратно одетый и причёсанный. Приближаясь к компании, он стал немного сторониться, опустил голову, отводя взгляд в сторону и как будто смотря на встречающиеся ему на пути ветки и шишки, лежащие на газоне.  

Первым встал Фома. Он размял кисти, потянул головой влево, потом вправо, разминая шейные позвонки, глубоко вздохнул и глянул куда-то вдаль.

Парень видимо занервничал, на его лице отразилась тревога, взгляд его сначала метнулся на Фому, но, не решившись глянуть ему в глаза, он быстро отвёл взгляд в сторону. Парня и компанию разделяло несколько метров. Он сделал ещё три шага, один короче и нерешительнее другого.

– Эй, пацан, – начал Косой. – Ты с какого района? – Денис, до этого времени сидевший, встал, продолжая с независимым видом лузгать семечки и переминаясь с ноги на ногу.

Парень остановился. На пути его стоял Фома.

Можно было слышать, как парень вздохнул. Он взглянул на Косого и ощутил на себе его усмехающийся, наглый, волчий взгляд.
– Я с Орджоникидзевского, – ответил он и почувствовал, что сказал это, может быть, слишком тихо.
– С какого? – переспросил Косой, повысив тон и чуть подав голову вперёд.
Парень облизал губы и ответил снова:
– С Орджоникидзевского.
Косой немного посерьёзнел и погрознел и продолжил:
– А чё тогда тут делаешь?
Парень вздохнул ещё раз и отвёл глаза в сторону.
– Да чё ты отворачиваешься, я с кем говорю – с тобой?
Парень вновь взглянул на Косого, но промолчал. Косой подождал две секунды.
– С тобой, я спрашиваю? – в его голосе звучала угроза.
– Да, – ответил парень и снова опустил глаза.
– Ну так и смотри на меня, куда ты смотришь? Ну так я спрашиваю, чё здесь делаешь-то, а?
– Учусь я здесь, – парень сглотнул слюну.
– Чё – студент?
– Да. Студент.
– А когда вырастишь, кем будешь?
Парень молчал, напряжённо глядя в сторону.
– Я спрашиваю, кем будешь, когда вырастишь?
– Музыкантом, – ответил он тихо со вздохом.
– О, правильно, – включился молчавший до этих пор Лысый. – Музыкант – это то, что надо. Ты «Владимирский централ» нам захуячишь?
Парень опять глубоко вздохнул.
– Да чё ты вздыхаешь, бля, тебя чё тут – бьют? Я тебя чё – ударил, бля? Чё ты вздыхаешь? От ебану – тогда будешь вздыхать, – Косой замахнулся на парня и сделал лицо, будто собирается его ударить, парень инстинктивно отпрянул, но Косой опустил руку и спокойно повернулся в другую сторону.
– Ну так чё, тебя мой кореш спросил – захуячишь нам «Владимирский централ»? – продолжил он.
– Я классику играю.
Косой рассмеялся. Все остальные тоже усмехнулись.
– Так, значит, «Владимирский централ» не можешь. Только классику можешь. А чё тебе – не нравится «Владимирский централ», хуёвая музыка, да?
Парень стоял, опустив голову.
– Ну давай, захуярь нам тогда Баха.
Парень помялся.
– Я на пианино играю, Бах писал в основном для оркестра.
Косой снова засмеялся, в этот раз его поддержал и Лысый, Фома криво улыбнулся.
– Ну чё ты, бля, разводишь, чё ты, бля, разводишь? Ты слышь, Лысый? Бах писал для оркестра!
Косой подошёл к парню вплотную.
– Ты чё нас, братуха, – развести хотел, да? – с этими словами он поднял руку и толкнул его в плечо, от чего тот отступил назад. – Слышь, Лысый, тут этот нас развести хотел!
– Да, бля, парень, накосячил ты! – подытожил Лысый со своеобразной улыбкой. – Ты нас, то есть, за лохов держал, да? Мол, я тут вам «Владимирский централ» не буду играть, я только Баха умею. А с Бахом хуйня получилась, да?
– Я не говорил, что умею Баха, - начал было оправдываться парень.
– Так я чё – пизжу, что ли? – Лысый внезапно посерьёзнел.
– Нет. – Было видно, что он запутался.
– Ну так ты определись, чё ты вообще говоришь, ты за базар-то отвечай! Сказал, Баха умею, давай, хуярь Баха.
– Я не умею.
– Не, ну ты, блядь, пиздец! Ты, бля, музыкант, ты чё, бля, токкату 565-ую не можешь сыграть? Ты чё, бля, никогда не слышал? Тарара, тарарарара-рам. Тарара, тара-рарам. В ре-миноре. Она октавами идёт, правой и левой рукой.
– Гыгы, там ещё шестьдесятчетвертушки идут после тремоло, хуй разберёшь, сколько чёрточек, – вставил своё веское слово молчавший до сих пор Фома.
– А «Хорошо темперированный клавир», а «Искусство фуги», а прелюдии вместе с токкатами? Это Бах для кого писал – для хуя с пальцем? – продолжил Косой.
– Ну прелюдии – это хуйня, это-то каждый умеет, сразу после Собачьего вальса. – Заговорил заодно и Денис, сплёвывая семечки.
– Да, ты б, братуха, «Хорошо темперированный клавир» слышал бы, вот это то, что надо. Хорошо он его оттемперировал! – Резюмировал Фома. – Там такая охуенная хуйня, просто пиздец!
– Дааа, – задумался Косой, – и правда, красота какая! …Эээх, – вздохнул он вдруг как-то свободно, – как там было? Значит, там арпеджио левой, правой. – Он глянул куда-то вдаль, и… руки его забегали по невидимой клавиатуре, перебирая белые и чёрные клавиши, безымянный палец левой руки на началах тактов упруго упирался в басы нижних октав, пальцы правой скользили по клавишам, догоняя набегающие волны арпеджио. Он сыграл несколько тактов и оглянулся по сторонам.

В кустах случайно оказался рояль. Косой подошёл к инструменту, поднял крышку, сел на табуретку, поправил бабочку, фрак, прокашлялся и продолжил. Пальцы его стали извлекать из рояля чудесные звуки, перейдя к более драматической части, он насупился и посерьёзнел, губы его сжимались, что выдавало особое напряжение и сконцентрированность, он больше не сдерживал эмоции и двигался всем телом, перемещая руки из одной части клавиатуры в другую и ударяя пальцами по клавишам вымеренными отточенными движениями, как молоточек ударяет по струне, не обделяя вниманием ни одной ноты и не искажая ни на долю секунды ритма фуги, сплетая звуки в неделимую и неостанавливаемую фразу, мотив, мелодию…

…Артёма выдернул из сна звонок, внезапно раздавшийся где-то за дверью и оглашавший всё здание. В голове ватными облаками стала всплывать реальность. «Опять заснул на паре», – подумал он. – «Второй раз за неделю». Он долго и сладко зевнул, протирая глаза и осматриваясь по сторонам, с приятной мыслью о том, что наконец-то можно идти домой. «М-да, ну и сны мне снятся», – пронеслось у него в голове, когда он вспомнил о Косом, Лысом и других персонажах. Он вышел из аудитории, щурясь электрическому дневному свету, неспеша спустился по лестнице на первый этаж, придерживаясь за лакированные перила, вышел на улицу и зашагал к остановке. Выйдя из внутреннего двора и пройдя улицу, он повернул направо и зашёл в парк, через который проходил его путь. Он шёл небыстро, размышляя о чём-то своём и не глядя по сторонам. Пройдя до середины парка, он повернул влево, следуя за дорожкой. Впереди, невдалеке, на скамейке, сидели два парня в кепках, спортивных костюмах и кроссовках, а напротив них на корточках – ещё двое: один с бутылкой пива и сигаретой в руках, другой с пригоршней семечек. Через несколько секунд один из них встал, размял кисти рук и потянул головой влево и вправо, разминая шейные позвонки…