Один раз в месяц, в воскресенье, она ходила этой дорогой. Покупать корм рыбкам.
Можно было на машине. Но ей нравилось пешком. Пятнадцать минут ходьбы по ржавым трамвайным рельсам через промзону – огромное небо, бетонные заборы с шапками дикого винограда, стаи бродячих собак.
Она очень дорожила этими прогулками. И не покупала корм впрок.
За заборами начиналась барахолка. Обычная городская барахолка – свалка сломанных, отживших свой век вещей и таких же хозяев. Было очень приятно пробираться между рядами разложенных на старых покрывалах или ящиках груд битого и треснутого (потрескавшегося) фарфора, оконных задвижек, старых шкатулок, безглазых кукол, безносых масок, с мучительной старательностью отглаженных старомодных блузок, загадочно и обреченно поблескивающих радиодеталей, кухонной утвари, скатертей с невыводимыми пятнами былых веселых застолий. Тамара выхватывала взглядом то статуэтку балерины с отломанной и не очень аккуратно приклеенной рукой, то пожелтевшую, вязанную крючком салфетку с ржавым пятном, то навсегда сломанные часы с косоглазой кошачьей мордой на циферблате, то неизменный графин и набор рюмок в виде синих рыб с раскрытыми ртами.
То, что обычно прячется в тумбочки и серванты, сейчас было бесстыдно, с каким-то сладостным мазохизмом выложено на всеобщее обозрение. И продавцы выглядели так, будто всю неделю пролежали в пыльных углах самых дальних мебельных ящиков, и только сегодня были извлечены на свет. И от этого немного щурились. И рассказывали свои безмолвные истории, медленными кивками подтверждая то, что уже сказали вещи.  
Но в этот раз Тамара из разноцветного жизненного мусора хлама выхватила взглядом нечто необычное. Картины.
Она подошла поближе. В дешевых рамах на старых, битых молью тканях темных цветов нереально белые деревья, дома, дороги, цветы, глаза... Картины из рыбьих костей – вот что это было.
Тамара давно заметила в себе эту особенность – увлекаться тем, чего сторонятся другие. Впитывать навсегда впечатление, которые кто-то другой постарался бы поскорее забыть – трупик зайца посреди летней земляничной поляны, зернышки мышиного кала в кондитерской рядом с тортом, чужая помада на бокале, в который только что официант налил «Дом Периньон».
Все эти воспоминания, бережно хранимые, давали ей ощущение невыдуманности жизни. И по-своему украшали ее. Наверно.
Так же было и с людьми. Именно щербинки людей делали их настоящими. Как червяк в плоде свидетельствует о том, что плод выращен на земле под небом, без гидропоники и гербицидов. Ну, или приблизительно так.
Картины из рыбьих костей – это было именно то, что ей нужно. И еще ей нужен тот, кто эти картины сделал, кто вываривал часами вонючую мутную жижу, кто аккуратно доставал косточки, сушил их, а потом придумывал сюжеты и тщательно, долго, подслеповато клеил дешевым клеем рыбьи скелеты на старые темные тряпки.
Только бы рядом с картинами стоял не продавец.
Тамара подняла глаза. Нет, автор. Это точно был автор.
Застиранная джинсовая рубашка с длинными рукавами, хотя на улице жара, застиранные джинсовые брюки с ремнем. «С ремнем – это хорошо,» - подумала Тамара. Нельзя носить джинсы без ремня. Худой. Длинные русые волосы, расчесанные на прямой пробор. Как у послушников. Ровный нос, очень бледная тонкая коже.
И глаза. Смотрит вниз, будто виноват. И не поймешь, какого цвета.
- Это ваши картины? – деловым голосом поинтересовалась Тамара.
- М-м-мои, - чуть запинаясь произнес парень, но глаз не поднял.
- В смысле: вы их сами делаете? – решила уточнить Тамара, ахнув от этого запинающегося тихого голоса.
-Д-да, сам...
Наконец он взглянул на Тамару. Так и есть. Синие, виноватые, чистые. И так похож на монаха.
Это было именно то, что так давно искала Тамара. Только бы не спугнуть.
- Сколько стоит картина с рыбаком?
На этой картине скуластый рыбак в лодке вытаскивал из воды скелетик маленькой рыбки. И радовался добыче. Прекрасная картина.
- Двадцать долларов? Хорошо, я ее беру. И еще – вы делаете на заказ? Мне нужна картина поменьше, где-то тридцать на тридцать. Сюжет не важен. Я буду здесь в следующее воскресенье? Успеете?
- Д-да... Успею. У меня есть материал, сделаю... Стоить будет дешевле... Она меньше.
- Хорошо. Вот вам мой телефон, - Тамара протянула визитку. – Если вдруг не успеете, позвоните, чтоб я зря сюда не шла.
- Я успею... Да. Но позвоню...
Тамара вдруг разозлилась на себя за визитку: там должность, фирма, золотое тиснение. Зачем?
Художник взял визитку и близоруко ее разглядывал.
Тамара дала деньги, художник помог ей запаковать картину в черный полиэтиленовый пакет. Получилось неудобно и неуклюже, но ее это не волновало.
- Скажите, а вам д-д-действительно понравилось? – парень продолжал держать деньги в руке.
- Ну иначе я бы не купила, - улыбнулась Тамара. – И не заказала вторую. А почему вы спрашиваете?
- Просто вы первая, кто купил...
- Даст Бог – не последняя, - на ходу ответила она и быстро, боясь расплескать то душное, сладковатое, тягучее, которое поднималось до кромки ее естества, пошла домой. Так и не купив корм рыбкам.
Дома Тамара сняла со стены «Оргазм», подаренный ей на прощанье сумасшедшим гобоистом, и повесила «Рыбака». А потом надолго утонула в душистых простынях, негромко вскрикивая от прикосновений светловолосого виноватого монаха, то от взгляда узких глаз скуластого рыбака, то от острых косточек его добычи.
Художник позвонил в четверг.
- Й-й-я закончил картину. Помните, вы заказывали. Но в воскресенье меня не будет. Уезжаю...
- Ничего страшного, - успокоила его Тамара. – Заберу в следующее. Это не срочно.
- Н-нет...Я просто, я могу ее завести если скажете куда... Не знаю, когда вернусь. Если вам так удобно, конечно...
- Хорошо, пишите адрес. После шести я дома.
Улыбнувшись, Тамара отменила на сегодня все встречи, тренировку по теннису и поехала домой. По дороге купила бутылку мадеры «Коктебель», сыр и оливки.
В ожидании и подготовке первой встречи для женщины не меньше прелести, чем в самом свидании. Тамара быстро сбегала в душ, одела расписанный диковинными цветами атласный халат. Нанесла свежий макияж. Капельку Cerruti Image, пусть будет прямолинейно. Мадера и оливки? Почему нет? Не хватает музыки. The Cure, да. Эклектично. Но люди с безукоризненным вкусом могу позволить себе эклектичность – подумала Тамара. А у нее как раз такой.
Художник позвонил в дверь ровно в шесть. Тамара открыла, улыбнулась, пригласила. Спохватилась:
-А как вас зовут?
- Иван.
Конечно же, его зовут Иваном. Никак иначе его не могут звать. Могла бы и сама догадаться. Все, все как надо.
Иван начал развязывать шнурки. Тамара, прислонившись к стене, наблюдала. И когда на пару секунд рукав все той же джинсовой рубашки задрался, она увидела на левом запястье поперечные шрамы – старые, зажившие, белесые, и более свежие, коричневатые.
«Глупенький, - подумала она, - надо вдоль вен резать...»
Она провела его в комнату, усадила в кресло.
-Кофе? Чай? – это был важный вопрос.
- Кофе, если м-м-можно. Без сахара.
Кофе без сахара... Тамаре не нравились мужчины, которые пьют чай. Чай – это пошло. Мужчина должен пить кофе, чтоб ей нравиться.
- Курите?
- К-курю, да... Но пытаюсь бросить... Пока не получается...
- Не надо бросать, - Тамара поставила на столик массивную хрустальную пепельницу. – Показывайте картину.
Иван засуетился, доставая из бумажного пакета запакованную в большой черный мешок для мусора картину. Укололся, слизнул с пальца капельку крови.
Рамка была абсолютно безвкусная, но побогаче, ткань фона – новая, - про себя отметила Тамара. Диковинные, отталкивающие и завораживающие одновременно хризантемы из тонких длинных косточек рыбьего хребта, анютины глазки из жабер, маргаритки из совсем крохотных иголочек...
- Красиво, - искренне изумилась Тамара, - вы настоящий художник. Давайте за это выпьем и перейдем на «ты»?
Иван кивнул, опустив глаза, и немного покраснел.
Тамара принесла вино, бокалы, сыр и маслины.
- Вы маслины любите?
- Д-да, н-нравятся...
- Музыка не мешает?
- Нет, ну что вы. Т-тоже нравится...
Как коллекционер, обнаружив на блошином рынке неизвестное доселе полотно выдающегося художника, осторожно и боязливо начинает его исследовать – состав холста, красок, почерк, подпись, упоминания в переписке - расшифровывает тайные сигналы из прошлого, так Тамара вопросами, взглядами пыталась установить подлинность, настоящесть ее гостя и каждый раз внутренне ахала, убеждаясь, что перед ней – редкая и ценная находка.
Тамара восхищенно смотрела на него.
Все, все было идеально – имя, глаза, кофе, музыка, маслины... И как дополнительное, неожиданное – картины и рыбьих костей и эти шрамы на запястьях.
Тамара только с такими, со щербинкой, мужчинами чувствовала возбуждение еще задолго до первых прикосновений. Возбуждение, заставлявшее ее время от времени по-кошачьи изгибать спину и непроизвольно сдвигать ноги.
И она любила это время длить.
- Вы любите рыбу?
- Н-нет... Я вообще не ем рыбу.
Это прекрасно. Значит, он никогда не потрошит рукам карпов, не обсасывает лоснящимися губами косточки и не складывает их на край тарелки. Потому что в этом есть нечто отвратительное.
«Дворец из камней, а в нем –
Рыбки бананки останки.
Куплю тебя столетней,
Чтоб отпраздновать разницу между нами...»
- А как вам пришло в голову делать картины из рыбьих костей? Вы где-то видели такие?
- Н-нет, только потом узнал. Н-на Птичьем рынке увидел, как продавец собирается выбросить мертвую рыбку. Она была такая красивая, радужная. Я п-попросил ее отдать мне. Мне хотелось ее сохранить... Я положил ее в холодильник. Но она все равно портилась. Тогда я ее
с-сварил. И решил сделать картину. Докупил еще рыбы… Та, что вы купили – это первая моя картина. А вообще я з-занимаюсь...
Тамара его перебила:
- У вас дома есть рыбки?
- Нет, я не завожу. П-просто если знаешь, что они умрут раньше тебя... Я думаю, если знаешь, что это умрет раньше тебя, что ты это переживешь, то н-нельзя... Я не умею объяснить... – Иван замолчал, а Тамара вглядывалась в его лицо, впитывала голос и выгибала спину.
- На брудершафт? – улыбнулась она и сделала глоток.
Иван поцеловал ее в губы. Жадно, обреченно, немного неуклюже. Как будто страх быть отвергнутым, высмеянным полностью поглощался другим страхом – так и не попытаться получить то вымученное за четыре ночи, неповторяемое. Иван целовал ее долго, целовал, будто не помышлял о продолжении, будто этого ему было достаточно.
Когда Тамара проснулась, гостя уже не было. Хороший знак. Улыбаясь, она босиком пошла на кухню. В сушилке для посуды один стакан поблескивал свежими каплями - Иван попил воды, вымыл стакан и поставил на место. Это было так трогательно.
Вспоминая то задыхающееся отчаянье, с которым ее вчерашний любовник хватался за ее тело, Тамара улыбалась. Как же хорошо все складывается.
Вечером она позвонила ему – он забыл взять деньги за картину. Смешной повод, но хоть какой-то. Тем же вечером они опять встретились. И следующим. И в воскресенье – никуда Ивану не надо было ехать. Впрочем, Тамара знала это еще в четверг.
И с каждой встречей она убеждалась в подлинности своей находки. Чтоб никакой посторонний звук или привкус не испортил удовольствие, Тамара попросила Ивана ничего ей о себе не рассказывать. Только если она его спросит. Сколько чудесных на первый взгляд знакомств заканчивались ничем, только из-за того, что она узнавала, что отец ее собеседника, бывший экскаваторщик шестого разряда, очень любит краковскую колбасу, а сам он в детстве перенес операцию по удалению грыжи.
Кто несет на свидание потертые чемоданы с родственниками, противно и навязчиво шуршащие пакеты с друзьями и приятелями, неудобные свертки с работой и увлечениями? Или объемные клеенчатые сумки с прошлыми любовями? Никто.
Так радостно спасть с человеком, зная о нем только то, что он Иван и делает картины из рыбьих костей.
Однажды Иван подарил ей цветок. Декабрист.
Иван сказал:»Т-ты любишь цветы. У т-тебя их так много. Но такого, как этот, нет. Решил подарить.»
Тамара не любила цветы.
Она любила орхидеи. Чувственные, хищные, капризные, неблагодарные. А орхидеи – не цветы.
Это был первый раз, когда Тамара испугалась. Но потом, выбросив декабриста в мусорное ведро, оправдала Ивана тем, что купил он его у бабушки возле метро. Купить цветок у бабушки и подарить своей женщине – это можно простить.
В следующий раз Иван принес ей в подарок бусы. Голубые стекляшки на леске. Такие продают в подземных переходах.
«Я подумал, что они очень подходят к твоим глазам. И еще у тебя сережки похожие...»
Похожие сережки – наверно, те, с огромными топазами в белом золоте.
Кто получал ненужные и безвкусные подарки, тот знает, как стыдно становится за подарившего. За кого-то всегда больше стыдно, чем за себя.
В этот вечер она попросила Ивана не делать ей подарков. Никогда. И не спрашивать почему. А потом, сославшись на то, что ей надо поработать, отправила Ивана домой. А ночью плакала. Потому что понимала – все начинает заканчиваться. Все хорошее имеет такое свойство.
Почему нельзя просто быть вместе? Зачем праздновать разницу между нами?
В тот вечер Тамару срочно вызвали на работу – проблемы с таможней. А через два часа, когда она вернулась, то еще в коридоре почувствовала этот запах.
Иван в полотенце, завязанном на бедрах наподобие фартука, и вилкой в руке выглянул из кухни:»Т-ты раздевайся, мой руки, я с-сейчас...»
Тамара прошла в ванну, понимая, что все уже необратимо.
- Т-ты даже не поужинала. В-вот я и решил... Я не очень умею готовить. Н-но на счастье нашел яйца и помидоры. С-сделал яичницу с помидорами. С-садись, я сейчас за тобой поухаживаю...
Тамара села в кресло, непроизвольно поднеся к лицу запястье, где еще сохранился запах белого Kenzo.
Яичница лежала на тарелке желто-белыми рыхлыми ошметками. Кусочки помидоров плавали в собственной жиже. А тарелка была десертной – с красными клубниками на дне и веночком из цветущей земляники по ободку...
«Обыденно» – очень страшное слово.
Да, монах с виноватыми глазами?..
* * *
Не отвечала на звонки, уехала на две недели в Марокко. Океанский воздух хорошо выветривает запах яичницы.
А когда вернулась, в ящике ее ждало письмо.
«...Помнишь, я говорил, что нельзя заводить то, что умрет, раньше нас?.. А ты говорила, что надо вдоль вен...»
«Никогда я такого не говорила, » - подумала Тамара.
«Надо бы рыбкам корма купить, » - вспомнила вдогонку.