Несмотря на то, что с тех пор прошло без малого двадцать лет я помню первый День Дарвина как будто он был вчера. В то далёкое весеннее утро я вышел довольно рано, так как на работе у меня накопилась текучка, разобраться с которой мне было просто необходимо. Светало уже довольно рано – где-то в половине седьмого утра. Я только-только завёл двигатель, недовольно заворочившийся под капотом в такую рань, когда увидел через дорогу первую обезьяну.
 
Разумеется сразу я не понял, что это обезьяна – до фигуры было более пятидесяти метров, да и в голове у меня не укладывалось, каким образом можно увидеть огромную живую обезьяну в Бруклине в шесть утра. На автобусной остановке в предрассветной дымке маячил силуэт с непропорционально длинными руками почти касавшимися земли, с широченными плечами и сутулой спиной которую венчала настороженно поворачивающаяся голова с очень покатым лбом. До сих пор я помню свою тогдашнюю мысль – ""интересно, наверно сегодня Пурим, по моему его празднуют где-то в начале Марта...хмм на оригинальный костюмчик потратились родители этого еврея ..."".

В этот момент фигура сделала нечеловечески ловкий прыжок на крышу автобусной остановки, оттуда в одно движение на багажник стоящего поблизости автомобиля, потом, ухватившись одной рукой за толстую ветку дерева, перепрыгнула на крышу грузовика и пошла скакать по машинам так стремительно, что я продолжал тупо сидеть с отвалившейся челюстью. На долю секунды я увидел перед собой открытую оскаленную пасть, налитые кровью и ненавистью глаза и густую шерсть вставшую дыбом на мощном загривке. Миг – и существо скрылось на поперечной улице. Но это была всё таки не совсем обезьяна. Скорее это был афро-американец (так считалось корректным называть негров в то время) окончательно потерявший человеческий облик.

Ну этим добром бруклинчанина было не удивить и я, покачав головой и попеняв на вконец конченных уродов-наркоманов бродящих среди нас, спокойно поехал на работу. Уехал я впрочем недалеко.

Ехавшая вперди меня Мазда неожиданно вильнула в сторону и, протаранив несколько запаркованных автомобилей, встала. В ту же секунду из машины выскочила чернокожая женщина. Подняв голову к небу она издала такой леденящий душу вой, что собака Баскервилей умерла бы от зависти. Черты лица цветной водительницы стали прямо на глазах видоизменятся – челюсти вышли вперёд, лоб стал низким, неубедительным, а надбровные дуги наоборт вылезли и стали наиболее рельефной частью лица. Она стала срывать с себя одежду и через минуту я уже видел перед собой настоящую самку шимпанзе, хотя в ней всё таки проглядывало нечто человеческое. Она напомнила мне Шарикова из последней главы ""Собачьего сердца"" – то есть животное, но ещё недавно бывшее человеком.

Вот тогда мне по настоящему стало страшно. А в это время с заднего сиденья Мазды выпрыгнуло несколько маленьких обезьянок – несомненно дети несчастной. Они весело запрыгали вокруг своей мамашки, но в них уже не было ничего человеческого.

Совсем поблизости раздался вой подобный тому, что я слышал минуту назад. Потом ещё один. Завыла полицейская сирена. Начиналось что-то несусветное. Попросив жену по телефону не выходить сегодня из дома и, посоветовав ей включить телевизор, я решил посмотреть всё своими глазами и поехал по направлению к станции метро, где по утрам было совсем черно от школьников из окрестных домов для малоимущих.

На подъезде к восточной семнадцатой улице мне попалась ещё одна обезьяна. Животное, весело ухая, напрыгнула на бежавшего от неё китайца и в момент свернула ему голову. Я видел как его тело с неестественно вывернутой шеей тряпично плюхнулось на тротуар и дёрнулось в агонии. Обезьяна в обрывках собственной одежды побежала дальше.

На восточной пятнадцатой я увидел как целая стая разномастных человекообразных громила открытую круглосуточно лавку. Некоторые звери прыгали по полкам и кидались фруктами, когда другие напротив задумчиво рассматривали свои гениталии. ""Нда. Этим школьный автобус уже ни к чему"" – подумалось мне, - но тут боковым зрением я увидел, что ко мне ломится турок из разгромленной фруктовой лавки. Одно ухо у него было оторвано, всё лицо в крови, а на плечах сидела небольшая обезьянка и царапала его бритый череп оставляя на смуглой коже неровные красные полосы. ""Извини, братан, я не герой"" – мысленно попросил я у него прощения и, надавив на газ, на одном месте сделал разворот.

До сих пор у меня в памяти отдельные, яркие по голливудски, картины того дня. Я не только вижу их до сих пор, я даже их слышу.

Еле-еле я разминулся с бензовозом - выехав на мою сторону он врезался в ещё закрытый бутик. Из кабины на верх цистерны выскочила рыжая обезьяна с проплешинами и, издав победный клич, бросилась за каким-то мужиком с портфелем. Мужику повезло - в следующем прыжке обезьяна, насколько я помню это был орангутан, приземлилась как раз перед моим капотом. Глухой мягкий звук удара наверно был последним из того, что ей довелось услышать.

А свистопляска набирала силу. Улицы, несмотря на ранний холодный час, наполнились криками, визгами, сиренами. Люди разбегались в разные стороны, наталкивались друг на друга, падали. Некоторых преследовали недавние чернокожие в остатках одежды. На середине Ошуан авеню стояла полицейская машина с открытыми дверцами, на крыше у неё сидела парочка очень крупных макак (или мартышек) в клочках полицейской формы и деловито разбивала лампочки.

Женщина убегающая от нескольких обезьян споткнулась и оказалась погребённой под волной мохнатых мускулистых тел. Когда эта волна схлынула, от бедняги осталась только нижняя половина в окровавленых джинсах. На земле валялись ошмётки её внутренностей. Всё остальное мерзкие твари унесли в жёлтых крупных зубах.

Еле-еле я добрался до своей улицы. У соседей, на голове статуи Девы Марии, стоящей у них во дворе, меланхолично сидел старый плешивый самец гибона и деловито онанировал. На меня он не даже не взглянул.

В это время, как рассказала мне потом жена, по телевизору показывали, что твориться в районах большого Нью-Йорка населённых преимущественно цветными. Одна телеведущая во время репортажа сама потеряла человеческий облик и, откусив пол-микрофона, прыгнула на пожарную лестницу где-то в Гарлеме и только её и видели.

Так начинался первый День Дарвина, названный так впоследствии. Светопреставление закончилось ближе к вечеру. В День Дарвина в мире не осталось ни одного негра. Зато коллоссально увеличалась популяция обезьян. Всё это, конечно выяснилось намного позже, а тогда всё нечёрное население вперилось в телевизоры в плену собственных квартир. Обезьяны не пыталисль штурмовать закрытые двери – им хватало веселья на улицах.

Учённые быстро разобрались в наступившей генетической регрессии вызванной резким увеличением озоновой дыры. Сначала с экранов нам было сказано, что пострадали лишь отдельные особи, потом – что пострадала вся негроидная расса. А уже через неделю было известно, что эти мутации первыми затронули тех кто ближе всех стоял к человекоподобным по развитию. При чём было высказано мнение, что чем дольше и длинней была дорога к облику человека тем дольше происходит мутация в обратную сторону.

В одном Нью-Йорке погибло около пяти тысяч человек. Об остальном мире вы можете найти подобную статистику в любой энциклопедии. Сначала американские власти пытались сохранять ""гуманность присущую человеку"", но во-первых большинство американских правозащитников сами дегенирировали в приматов, а во-вторых обезьян было настолько много и они проявляли такую жестокость, что постепенно отлов их сетями заменили распылением ядов с вертолётов над Африкой и тотальным уничтожением в менее негронаселённых местах. За несколько недель всё было кончено. Человек победил.

Четыре месяца люди приходили в себя. На пятый месяц та же участь постигла арабов и иже с ними. Потом пришлось истребить экс-индусов. И на пять лет востановился мир и покой. Огpомнейшие природные ресурсы, некогда принадлежащие ныне вымершим были поделены между восьмёркой госудрств. Появилось целое подрастающее поколение которое никогда не видело цветного населения. Появилось море работы во всех отраслях промышленности. Стало хорошо.

Через пять лет произошло Великое Китайское Истребление. Наши жёлтые братья деэволюционировали в архипоганных обезьян неизветных науке. Хотя они и не отличались ни силой ни размером, но зато были не по-обезьяньи хитры и коварны.
С самим Китаем всё прошло просто – двенадцать ракет ""воздух-земля"" решили обезьянью проблему в Поднебесной, но во всех городах мира немало полегло полицейских и солдат выковыривая эту заразу изо всех щелей.

Прошло ещё пятнадцать лет. Каждый день я наслаждаюсь АБСОЛЮТНО БЕЛЫМ МИРОМ. У меня есть всё – интересная работа, любимые взрослые дети и толстый-толстый счёт в банке. Преступность сошла почти на нет. Единственно, что меня сильно напрягает в последнее время так это непонятное увеличение волосянного покроя как у меня так и у моей жены, детей и соседей. Но пока мы остаёмся доброжелательными ЛЮДЬМИ. Да ЛЮДЬМИ. И почему, это вы мне скажите, ЧЕЛОВЕК не может печатать на компьютере четырьмя руками. Это же намного удобней !