В каждом из нас есть свой собственный Раскольников. Он может сидеть очень глубоко и не подавать признаков жизни. Почти никто не подозревает о его существовании внутри себя. Но он есть, не сомневайтесь. Даже в самом тихом и незаметном интеллигентишке.
До этого Раскольникова очень тяжело докопаться, но «тяжело» — не «невозможно». Поэтому прячьте от себя топоры. Прячьте, потому что когда в один прекрасный момент вдруг поймете, что смотрите на мир глазами палача, будет поздно, — до беды останутся считанные мгновения.
Я спрятал топор тоже. Успел.
Проснулся среди ночи, разбуженный странным ощущением, долго мерил шагами кухню, курил и все никак не мог понять, что же это за чувство такое. А потом вдруг до меня дошло. Посмотрел на нее и понял.
В тот же момент я кинулся одеваться и выскочил на улицу.
Да, в ту ночь я проснулся Раскольниковым. Я был способен убить. Задушить собственными руками. Спящую, милую, нежную… эту грязную суку! 

Странно выглядел город ночью. Никого нет, ничто не движется, ничего не шумит. Кажется, что дома вмурованы в полупрозрачный предутренний сумрак. В больших городах так не бывает.
Я стоял посреди проспекта и думал, что город в эту минуту очень похож на меня. Просто оболочка, она есть, она осязаема, и будет существовать еще какое-то время, но по сути она уже мертва. Потому что внутри не хватает главного. Для города — это люди. Для людей — душа.
С этой мыслью я и шел среди тихих домов.

Женщинам стоит опасаться мужчин программистов. Пароли на блоги, «аськи» и почтовые ящики — это же не серьезно. Вы даже представить себе не можете, сколько всего можно накопать в логах ICQ и совершенно пустых мусорных корзинах почтовых клиентов. А клавиатурные шпионы? Мне понадобилось двадцать пять минут, чтобы написать программку, которая отслеживает нажатие клавиш и записывает их в отдельный файл. Запустить такую программу на удаленном компьютере — что может быть проще? Придет человек на работу и первым делом полезет проверять почту на каком-нибудь mail.ru, и понятия не будет иметь, что кто-то его логин с паролем прочитал и уже его письма листает. Я уже не говорю о программах, которые в реальном времени транслируют изображение монитора на другой компьютер. Сидит себе такой наблюдатель и смотрит, чем человек на другом компьютере занимается. Так что, если программист всерьез захочет почитать чьи-то электронные дневники, он это сделает. А программист с топором в руках — согласитесь, это опасно.

Утро застало меня за компьютером моего рабочего места. К этому времени я знал уже все, что нужно и даже то, чего знать бы не стоило. Я нашел даже фото. Рыжий тип с перекособоченным лицом и добрыми голубыми глазами.
Глухота — это не когда ничего не слышишь. Это когда звуки перестают нести информацию, когда они не находят соответствующих ассоциаций в сознании, а потому попросту игнорируются. Самое странное в такой ситуации — собственный голос. Он звучит настолько не узнаваемо, нелепо и как-то не уместно, что лучше молчать.
Я смотрел на «улики» и чувствовал, что говорить не стоит — если я не верил в свой голос, то как в него поверит она? Я решил написать, довериться словам, потому что их видишь, глухота на них не распространяется.
В новом окне почтового клиента я настучал:
«Я тебе сейчас расскажу кое-что. Я далеко не идеальный, бываю агрессивный, могу замкнуться в себе и ничего не замечать и пр. Но есть у меня одна фишка правильная — я верен, как собака. Я никогда никому не изменял. Я никогда не изменял тебе, и даже мысли такой не возникало. Еще вчера, я думал, что у тебя действительно никого нет, что ты решила пока не поздно начать новую жизнь, карьеру и т. д.
Ты мне когда-то говорила, что если ты мне изменишь, то я буду первый, кто это узнает. Оказывается, наврала. Даже если ты не спала со своим Сашей, то ты уже готова это сделать, а для меня это одно и тоже. Ты для меня отныне «грязный» человек. Отныне мне неприятно на тебя смотреть, трогать, и даже говорить.
Я знаю, что я тебя обидел, но мне, если честно, плевать. Ты даже представить себе не можешь, насколько мне плевать».

Да, я хотел, я жаждал сделать ей больно. Когда что-то черное и волосатое шевелится внутри, студит легкие и сжимает сердце — этим необходимо поделиться. Поделиться с близким человеком. С человеком, который еще вчера был близким. Потому что желание причинить боль — это отчаянье. Это последняя невозможная и жалкая надежда, что происходящее — кошмарный сон, который сейчас закончится и все станет, как прежде… как прежде… как прежде…
Я перечитал написанное. Все было правда. Эти слова — они не лгали ей, но лгали мне. Поймет ли?
Я снова пробежал глазами по тем строчкам, понял, что ничего другого мне не написать. Я нажал Send.
Мне и вправду стало чуток лучше. Совсем чуть-чуть. Так, словно я глотнул коньяку. Следом я подумал, что это здравая мысль, надел куртку и пошел в магазин за четвертушкой «Старого города».
Я вернулся, сел за компьютер и открыл консоль ее монитора. Она писала ответ:
«Знаешь, до твоего письма я не раз задумалась, правильно ли я поступаю? Теперь я точно знаю, что правильно».

Что я мог чувствовать? Я же видел, как она набирала это письмо. Я видел все, что она делала на компьютере.
Я отглатывал из бутылки и тупо смотрел в монитор. Она не подозревала, что кто-то за ней следит, потому никаких признаков стеснения не выказывала. Она общалась по «аське» с тем самым Сашей:
«Я люблю тебя…»
«Я тоже, мой котенок…»
«Я так за тобой соскучилась…»
«Скучаю по тебе безумно…»
«Уже не долго осталось. Я скоро приеду…»

У меня внутри разрасталась черная дыра. Она пожирала куски моего естества. Отрывала их и уносила в безответное ничто…
«Я так за тобой соскучилась…»
«Я так за тобой соскучилась…»
«Я так за тобой соскучилась…»

Заходили сотрудники, я о чем-то говорил с ними, что-то даже делал. Побывал на планерке, стараясь не попасть в поле обоняния шефа, ответил на его дурацкие вопросы, вернулся в свой кабинет. Я был на работе, в конторе, но чувствовал, что на самом деле меня тут нет. Я не понимал, что происходит. Все эти слова, действия, суета — я не понимал, что все это значит? Суть повседневных действий, улыбок, разговоров, жестов, телефонных звонков, пиканье «аськи» — в этом всем больше не было смысла.

Адреналин, кофе, табак и алкоголь — это топливо, на котором можно протянуть очень долго. Я думаю, что на нем можно жить неделю, а то и месяц, пока кольца на поршнях не расплавятся и двигатель не заклинит. Если честно, мне хотелось свалиться без сознания. Чтобы, очнувшись понять — все это уже в прошлом.
Рабочий день подходил к концу. Я посмотрел на часы и понял, что меня безостановочно колотит последние пятнадцать часов. Надо было уходить, принять холодный душ и пить дальше. Потому что пока внутри пульсирует черная дыра, уснуть невозможно.
Маршрутка, магазин, квартира. Пустой и мертвый дом. Такой же, как город в предутреннем сумраке.
Я залез под холодную воду, отглотнул коньку и подумал, что если бы я мог элементарно разреветься, как в далеком сопливом детстве, мне бы, наверное, стало легче.
«Я люблю тебя…»
«Я люблю тебя…»
«Я люблю тебя…»
Признания, адресованные не мне. Признания, адресованные другому. Если бы я смог разреветься…
Но слез не было. Что-то затыкало горло и высушивало глаза. Я поливал себя водой, оставаясь совершенно сухим внутри, и думал, что же все это значит? Я задал себе этот вопрос раз пятнадцать, а потом вдруг пришел ответ: Немец, тебе пиздец…
«Уже не долго осталось. Я скоро приеду…»
«Уже не долго осталось. Я скоро приеду…»
«Уже не долго осталось. Я скоро приеду…»
Уедет от меня. Приедет к нему…
Наверное, это понимание и включило какой-то рубильник — меня начали бить рыдания. Меня сгибало пополам и кидало об стены ванной. Как-то я видел припадок эпилептика — очень похоже.
Помните эту фишку: мужчины не плачут? Мне не было стыдно тогда, не стыдно и сейчас. Потому что я не понимал больше смысла слов «сильный» и «слабый», да и теперь затрудняюсь дать им определение. Я не видел разницы между ними. Я думал, что же это — любовь, или просто какая-то параноидальная жалость к себе? Но и эти слова больше не имели смысла. Я не знал их значение. Это были просто слова — бестелесные оболочки исчезнувших понятий. Мои рыдания должны были принести облегчение — в этом была хоть какая-то логика. Психика человека — система, обладающая свойством автостабилизации. Если эту систему вывели из равновесия, она будет искать любые способы вернуться к стабильности. Да, в этом есть логика. В тех же словах логика отсутствовала полностью.
Приступ закончился, когда я понял, что меня колотит не от рыданий, а от холода. Я не знаю, сколько прошло времени. Может быть двадцать минут, а может два часа. Я замерз и внутри и снаружи. Я закрыл воду, приложился к бутылке и посмотрел на себя в зеркало. И знаете, мое отражение не выглядело так, словно я только что пережил душевный кризис. Обыкновенная физиономия, как всегда. Ну разве что чуть злее обычного. Я сказал отражению: Немец, ты даже прореветься нормально не можешь, тебе точно пиздец. Но никакие рубильники больше не включалось, приступы не повторялись. Я подумал, может быть стоит нарваться где-нибудь на драку, чтобы на моей физиономии появилось чуть больше трагизма? Это не было мощным желанием разрядиться в ни в чем не повинного случайного придурка. Просто такая себе бестелесная мысль. Как город в предутренний сумрак, как мой дом, как я сам…
Я ударил кулаком в зеркало, но оно не разбилось (толстое стекло было приклеено к деревянному основанию) — сорвалось с петель и упало на кучу белья. Я не стал его вешать назад.
Я вышел из ванной и включил компьютер, проверил почту и нашел одно единственное письмо:
«Женя, если бы я сказала сегодня, что ты мне нужен, ты бы согласился?»
Я смотрел на эту строчку, и она прыгала у меня перед глазами. Идиотский, бессмысленный, невозможный вопрос. Нет, разумеется, нет! На что согласиться?! На что, черт возьми, согласиться?!
«Я так за тобой соскучилась…»
«Я так за тобой соскучилась…»
«Я так за тобой соскучилась…»
Соскучилась не по мне. Соскучилась за ним…
По-твоему, я должен это проглотить?! Забыть, сделать вид, будто ничего не случилось?! Это же бред! Сука, что же ты наделала!.. Куда я смотрел? Где я был?! Господи, да хоть бы ты исчезла куда!.. Лучше бы тебя вообще никогда не существовало!..

Я пытался что-то написать в ответ, но пальцы дрожали и промазывали мимо нужных клавиш. Я стирал эту буквенную какофонию и пытался снова. Хотя, в правильно построенной фразе смысла было бы не больше, чем в этом бессвязном наборе букв. Смысла вообще больше не было ни в чем. Сознание, здравый смысл, злость, ненависть, отчаянье — все они требовали, чтобы я сказал «нет». Я знал, что именно так и надо ответить, потому что вернуть уже ничего невозможно. Что-то изменилось, что-то навсегда исчезло. Что-то, что нужно было беречь раньше. Потому что любовь — это когда уже поздно. А сейчас уже нет доверия, нет безграничной веры, и никогда больше не будет. А потому, и отношения не вернутся к тем, которые были. Я знал, я отчетливо понимал, что должен послать ее ко всем чертям, и все никак не мог на это решиться. Потому что во мне метался и рвался наружу крик. Нелогичный, не правильный, иррациональный. Совершенно бессмысленный. Крик ужаса перед завтрашним днем, в котором ее не будет… Панический страх перед этим завтра заставлял меня прокричать в письмо это дикое, нелепое, невозможное «ДА!!!»…

В открытое окно донеслись завывания «Братьев Грим». Я выскочил из кресла и захлопнул форточку. Раньше я эту группу просто не любил, теперь шарахался от нее — это была ее музыка, она их любила.
Я не стал возвращаться к компьютеру, завалился на диван и долго неподвижно лежал, пока не забылся. Наверное, я все-таки уснул — какой-то отрезок времени вывалился из сознания полностью. Когда я открыл глаза пространство за окном уже разжижилось в предутренний сумрак. Полупрозрачный стеклянный сумрак мертвого города.
Компьютер работал все это время, и открытое окно нового сообщения по-прежнему ожидало, когда я напишу ответ. Я был пуст, вернее пустотел — выгорел полностью.
Я знаю, любовь — это не отдельное, не самостоятельное чувство. Это слепок, ком из всех прочих чувств. Как луч белого света. Пропустите его сквозь стеклянную призму и станет понятно, что этот луч — всего лишь сумма желтого, зеленого, красного, синего… Разложите вашу любовь на составляющие, пропустите сквозь призму совести, всмотритесь в свои расчлененные пороки и добродетели. Что вы там видите? Вас это не пугает?

Я сел за компьютер и набрал три ничего не значащих буквы: нет.

***
С тех пор прошло много времени, но я до сих пор не знаю, правильно ли ответил.