То, что мир и жизненные ништяки принадлежат мужчинам, я осознала в семилетнем возрасте. Надо признать, что те самые пресловутые ништяки на деле оказались головной болью скрещенной с геморроем, слишком много ответственности и лишних телодвижений, причем во имя какой-то странной идеи, к которой я по случайности приобщилась.

Ничего особенного я не делала, просто подцепила вшей перед отъездом в лагерь всесоюзного значения. В жертву элитному пионероприемнику были отданы мои косы, и я предстала перед лучшими из лучших с оболваненной башкой, непонятной еврейской фамилией и без видимых половых признаков.

На первом собрании нашего сопливого отряда, красавец Ваня, назначенный нам в воспитатели, сразу обозначил кому принадлежит мир:

- Слушайте сюда, школьники. Девочки составляют список, кто и когда дежурит в столовой и убирает территорию и могут быть свободны. Мальчики остаются и занимаются мужскими делами. Сейчас будем распределять должности. Все поняли?  

И без перехода обратился ко мне:

- Так, пацан, подойди сюда. Фамилия?

- Этлис, но я…

Ваня не был склонен к выслушиванию чего там я, сверился со списком, нашел букву С. рядом с фамилией:

- Саша? Сережа?

Я отчаянно мотала головой в разные стороны и не производила впечатления:

- Неважно. Будешь барабанщиком.

Среди барабанщиков, горнистов, знаменосцев и прочих хранителей коммунистической символики, девочки не водились, поэтому я попыталась признаться еще раз:

- Не могу я быть барабанщиком, я же…

- Не умеешь? – продолжил за меня Ваня, - ничего страшного. Давай дуй на площадь, у барабанщиков через полчаса сбор, там научат. Опозоришь отряд, пеняй на себя.

Следующие три дня я бродила по плацу фальшивым барабанщиком, что-то там выстукивала, бодро откликалась на фамилию и хранила свою страшную тайну.

Мой провал случился в первый банный день. Я стояла под дверями женской бани, зажимая под мышкой мочалку и флакончик душистого шампуня «Кря-кря», стыдливо кутала сменные трусы в полотенце, ждала очереди и смотрела в приоткрытое окно раздевалки. Там красуясь друг перед другом крепкими полузагоревшими грудями и мохнатыми лобками, хохотали девицы из старшего отряда. Я горестно оглядывала свою безсисую фигуру, сравнивала себя с ними и грустила. Ровно до тех пор, пока в мое ухо не вцепились жесткие клещи чьих-то пальцев:

- Ты что тут делаешь, пацан? – в этот момент гневный Ваня посмотрел в открытое окно, отвлекся и держал меня за ухо не так крепко. Некоторое время мы рассматривали с ним голых девок вместе.

- Я это, очередь жду. Банный день же.

- А? Какая очередь, мужская баня в другой стороне, а ну пшёл отсюда, мешаешь тут.

- Я не могу в мужскую баню.

Ваня загоготал:

- Чё с мамкой мыться привык, кончилась халява, пшёл вон я сказал.

Набрав побольше воздуха в лёгкие и смелости в себя, я выпалила:

- Не пойду, я девочка.

- Какая ты девочка? Ты барабанщик, а барабанщик не может быть бабой.

Ванина логика была железной, но в мужскую баню идти не хотелось. Перед глазами рушилась только начавшаяся карьера барабанщика, деревянными палочками по тугому полотну я выстукивала не хуже мальчиков, было обидно, но я твердо сказала:

- Может.

- Не ты чё правда девчонка? Что ж мне с тобой теперь делать? Это ж позор, надо мной весь лагерь смеяться будет.

Если бы я попала в такую ситуацию сейчас, я бы просто предложила пришить мне хуй и поржала. Но тогда я не знала слова хуй, да и вообще мало что знала о половых различиях и гендерном неравенстве, поэтому просто стояла молча.

- Ладно иди мойся, вернешься в отряд, подойдешь, что-нибудь решим.

После бани я понуро плелась в отряд, в ожидании казни и отправки на дежурство по столовой. На лавочке возле корпуса курил Ваня, в компании еще одного вожатого. Я подошла поближе, меня заметили и спросили:

- Ну что с тобой делать?

Я молча пожала плечами.

- А может заменить ее по-тихому на какого-нибудь пацана и все? – предложил соседний вожатый.

- Да не на кого мне ее менять, понимаешь? Всех распределили уже, двое в лазарете лежат, родители приехать должны, остался только один пацан свободный. Котяхов его фамилия.

Ваня стонал, обхватив голову руками, и раскачивался из стороны в сторону:

- Я даже не знаю что хуже, девка - барабанщица или барабанщик Котяхов. Вот за что мне это, надо мной же ржать будут, когда узнают.

- Короче так, - Ваня принял решение, - ты звучишь лучше, чем Котяхов, поэтому остаешься в барабанщиках, только не вздумай проболтаться. Понял, пацан?

Я кивнула.

- Свободен, только юбки носить не вздумай, не в Шотландии живем. Иди отсюда.

Счастливо отбарабанив всю смену, мне почти удалось сохранить секрет. На торжественной линейке в честь закрытия, начальник лагеря, крупный усатый мужчина с военной выправкой, вручал почетные грамоты и пожимал руку всем, кто принимал активное участие в жизни лагеря.

- А сейчас награждаем самого маленького барабанщика, Этлис, - объявил он в микрофон и почему-то начал краснеть и покрываться испариной, вчитываясь в текст.

- Соня, - добавил он чуть потише.

К этому времени я домаршировала до микрофона, грамоты и начальника лагеря, и бодро гаркнула:

- Я не Соня, я Саня.

- Молодец, Саня. А как ты стал барабанщиком? – начальник лагеря все еще подозрительно вглядывался в меня, пытаясь увидеть во мне что-то девчачье - запретное.

Врать я еще не умела, поэтому сказала в микрофон то, что говорил воспитатель Ваня:

- А я звучу лучше, чем барабанщик Котяхов!

- В смысле звучишь? И кто такой барабанщик Котяхов?

Кажется, я сказала что-то не то и не в тему, отряды тихонько выли в попытках не заржать, мне захотелось исправить ситуацию:

- Ну, в смысле стучу лучше, Котяхов как я барабанить не умеет. Хотите послушать?

Следующие десять минут я отбивала дробь, начлагерь держал микрофон, звуки, разносившиеся по громкоговорителям, глушили молодецкое ржание. Где-то вдалеке маячил бледный Ваня, утешающий принесенного в жертву публичности Вадика Котяхова.

Вечером случился скандал, октябрёнок Котяхов пытался утонуть в ночном море, оставив самодельный ребус вместо прощального письма. Посреди пионерской комнаты на самом большом барабане лежала кучка гавна. Пик композиции был украшен маленькой пятиконечной звездочкой из пластмассы. На клочке бумаги карандашом было выцарапано:

«Идите в жопу, сами вы котяхи октябряцкие, вы еще обо мне услышите. Вадик. Дельфин, но не котях».